Позднее художнику помогла случайная встреча со старым отставным учителем Невенгловским, в котором он угадал подходящую модель для Меншикова. Впрочем, примечательно, что само по себе его лицо своими чертами вовсе не похоже на голову Меншикова и у Растрелли и на картине Сурикова. Общее в них только в суровой сосредоточенности лица „бывшего" человека, в его нахмуренных бровях, в опущенных уголках губ.
Решающий момент работы над картиной означал карандашный эскиз (Третьяковская галерея), где намечено было расположение фигур. Правда, это всего только костяк, вроде тех геометрических схем, которые приходится делать при анализе композиции картин. Хотя авторы, прибегающие к помощи подобных схем, нередко заслуживают упреки в том, что „обедняют" ими искусство, сами мастера, вроде Сурикова, понимали, что без уяснения геометрического костяка композиции трудно пойти дальше непосредственных впечатлений, закрепленных этюдами. Что касается рисунка к „Меншикову", то фигуры в нем только бегло набросаны, в них не чувствуется еще объемности, в них не отмечены еще соотношения света и теней. Видимо, данные непосредственного восприятия художника в деревенской избе восполнялись им поисками общей закономерности, прежде чем его замысел вылился в форму законченной картины.
Рисунки и эскизы дают представление лишь о подступах. Главное было создано Суриковым в картине, и здесь в сложном взаимодействии элементов композиция наполнилась всем богатством художественного содержания. Отдельные стороны ее — сюжетный замысел, драматическое действие, характер типов, расположение предметов, соотношение красок — составляют нечто более сложное, чем простую сумму. Живое, действенное взаимоотношение элементов — характерная черта картины великого мастера. Сложность подлинного художественного произведения запрещает нам пытаться двумя-тремя понятиями или эпитетами ограничить характеристику живописного образа. Действительно, понимание сюжета, типы, позы, жесты определяют выбор элементов художественной формы и вместе с тем испытывают обратное воздействие формы. В частности, в „Меншикове" Сурикова спокойное расположение фигур, их уравновешенность утишают напряженность исторической драмы; мерцание красок, озаряемых золотистым светом, лишает ее характера безысходности.
Каждая картина воздействует прежде всего тем, что в ней можно непосредственно увидеть. Но перед картинами больших мастеров зритель не остается бездеятельным созерцателем: он додумывает многое, раскрывает намеки, доводит до конца догадки художника, радуясь своей роли сотворца. Это вовсе не означает, что объективное познание картины невозможно. Это значит лишь то, что зритель нередко обнаруживает в картине больше смысла, чем в него сознательно вложил мастер. Недаром в картинах Сурикова только наше время открыло то глубокое понимание исторических судеб русского народа, которое осталось недооцененным многими современными ему критиками.
Многие исторические картины предназначены служить иллюстрациями к истории. В тех случаях, когда в них соблюдается историческая достоверность, когда пишут их даровитые, умелые мастера, они сделают широко доступными и наглядными исторические знания. Картины Сурикова не принадлежат к этому роду исторической живописи. В его намерения никогда не входило подкреплять своими картинами то или иное положение современной ему историографии, хотя это не исключает близости многих его воззрений на русское прошлое к воззрениям А. Щапова. Для Сурикова, как великого живописца, создание картины было способом „угадывания" исторической правды („Художник надеется, ясно увидав, закрепить то, что есть, понять смысл того, что есть" (Дневник Л. Толстого, т. I, стр. 15, М., 1916).). Нужно понять своеобразие этого творческого метода для того, чтобы уяснить себе, что можно ждать от исторической композиции и чего от нее ждать нельзя (Уже современники Сурикова догадывались о том, что его историческая живопись решительно отличается от работ большинства других исторических живописцев того времени. В. Стасов с явным неодобрением относился к возникшей незадолго до „Боярыни Морозовой" исторической картине Г. Седова „Иоанн любуется Василисой Мелентьевой" (ГРМ). Однако, поскольку он не пользовался такими понятиями, как „художественность" и „документальность", он выразил свое неудовлетворение картиной Седова, утверждая, что в ней нарушено правдоподобие: Василиса спит, повернувшись к окну, рискуя простудиться. Между тем совершенно очевидно, что, даже если исправить этот просчет художника, картина его останется произведением не „художественным", а всего лишь „документальным". В этой картине проявилось известное умение живописца, но нет настоящего творчества, есть ловкость выполнения, но нет мастерства. При отчетливости деталей Седов вяло рисует; при всей слаженности целого, в его картине нет композиционного костяка, органического единства частей, которое захватывает в „Менши-кове". В картине Сурикова все, что ни изображено, расположено таким образом, что в ней нельзя ничего изменить. Наоборот, картина Седова допускает изменение формата, и добавления, и перестановки. Картина Седова может служить наглядным пособием к историческому повествованию. Ни о каком „угадывании" прошлого, ни о каком проникновении в историю здесь не может быть и речи. ).
Статьи по теме:
Прецедентный текст как средство отражения
национальной культуры
В каждой культуре существуют собственные правила ведения разговора, собственные стереотипы и универсальные концепты; язык-это путь, по которому мы проникаем в менталитет нации. "Язык - мощное общественное оружие, формирующее поток в ...
Степная сюита Сергея Бондарчука
«Степь» — произведение, с которого начался Антон Павлович Чехов. С этого времени исчезнет подпись «Антоша Чехонте», знакомая читателям «Осколков», «Стрекозы», «Будильника», «Нового времени» как имя автора, язвительно клеймящего хамелеонов ...
Особенности древнеримских ордерных композиций
Этап развития ордерных систем в Древнем Риме, использовавшего богатое наследие Древней Греции. Это развитие заключалось не в дальнейшем совершенствовании архитектонической сущности стоечно-балочной конструкции, а в использовании ее как де ...