Феофан в Москве

Надо припомнить, как расположены отдельные фигуры святых у Феофана на хорах Преображенского собора: видимо, мастера занимали больше отдельные фигуры, он их очень метко обрисовал, но они почти беспорядочно разбросаны на поверхности стены, между ними нет внутренней связи. Исходя из этого, можно думать, что при создании иконостаса Благовещенского собора в его оркестровке как чего-то целого Феофану вряд ли принадлежала решающая роль. В выполнении этой задачи заключался вклад русских мастеров. Здесь нужно вспомнить Прохора с Городца, хотя бы его имя, поскольку творческое лицо его еще мало выяснено. И, конечно, Андрея Рублева, которого мы знаем по его более поздним работам. Разграничивать их участие пока невозможно, пытаться это делать — значит строить гипотезу на гипотезе. Но есть возможность подойти к этому вопросу с другой стороны: сравнить композицию „Троицы" Феофана с „Троицей" Рублева, имея в виду общие принципы каждого из этих произведений, которые могли сказаться и в иконостасах. „Троица" Феофана в Новгороде величественна, но в ней нет слитности, каждая фигура характерна и прекрасна, но все они очень „неиконо-стасны". Наоборот, „Троица" Рублева, хотя она образует всего лишь звено в иконостасе Троицкого собора, сама, с ее склоненными друг к другу и слитыми воедино фигурами, является в известной степени подобием иконостаса „русского типа". И поскольку в иконостасе Благовещенского собора помимо обособленности фигур есть и черты их слитности и согласованности, можно думать, что русские мастера, сотрудники Феофана, не ограничивались исполнением отдельных икон, но участвовали в создании всей композиции. Все это, конечно, не больше чем предположение, во всяком случае, оно подкрепляется всем дальнейшим ходом развития иконостаса на Руси.

Говоря о различиях между русскими и византийскими пониманиями иконостаса, нельзя сводить их к психологическим контрастам: доброты и гнева, человечности и бесчеловечности, отречения от мира и жизнерадостности. В поисках противоположностей легко впасть в банальные преувеличения. Между русским и византийским пониманием иконы было различие еще другого порядка: византийский художник, в частности Феофан, тяготел к пониманию икон как изображений характерных персонажей. В русских иконах, в частности у Рублева, сильнее проступает, что они символы определенных нравственных категорий, и потому ему было легче подчинить их общей идее иконостаса.

Различное исполнение фигур вытекает из этого понимания. Здесь непригодно традиционное противопоставление живописного и линейного стилей. Разницу можно, скорее, определить, признав, что у византийских мастеров преобладал статуарный подход, каждая фигура была более объемна, прочно, устойчиво высилась на земле. В чиновых иконах русских мастеров сильнее силуэтность, сильнее выделено очерченное контуром пятно. И хотя, как верно отмечено В. Лазаревым, Феофан Грек в известной степени усиливает силуэтность (особенно в фигуре богоматери) — ив этом могло сказаться воздействие на него русских вкусов, — все же у него и здесь подчеркнута выпуклость, лепка и проработка складок, противоречащая силуэту. Что касается таких фигур, как архангел Гавриил, то очень трудно решить, что в нем преобладает — феофановское или русское: лицо его нежно пролеплено, фигура статуарна и тяжела, как у Феофана, но ярко-красное пятно плаща, самое звучание киновари находит больше аналогий в русской. По-видимому, стиль икон Благовещенского собора—это сплав различных тенденций. Только исключительное дарование участников могло обеспечить памятнику цельность общего впечатления.

Говоря об особенностях московских работ Феофана и об их отличиях от его новгородских, естественно обратить внимание и на различие в обстановке, в которой работал мастер. Это не значит, конечно, что можно из нее прямо „выводить" стиль художника. Но нельзя миновать того факта, что в Новгороде Феофан работал в Преображенском соборе для боярина Василия Даниловича и для уличан Ильиной улицы, в Москве же ему предстояло украсить великокняжеский собор в самом центре Кремля, рядом с княжеским теремом, неподалеку от митрополичьих палат. В Новгороде он мог в большей степени отдаваться порыву вдохновения, в Москве предстояло сообразовать это вдохновение с теми понятиями и вкусами, которые складывались при дворе московского великого князя после победы над татарами. Можно предполагать, что Феофан должен был почувствовать разницу между Новгородом и Москвой, быть может, даже известную враждебность, существовавшую между москвичами и новгородцами. Ведь незадолго до переезда Феофана в Москву (1386) Дмитрий Донской ходил с походом против Новгорода.

Статьи по теме:

Понятие и история первобытного и традиционного искусства
Область распространения первобытного и традиционного (называемого еще примитивным) искусства территориально охватывает все континенты, хронологически – весь период существования человека как вида. История первобытного искусства включает ...

Византия
В Византии приёмы риторики ближе всего подходят к азианизму, и в таком виде эта наука передаётся и Древней Руси, где художественные образцы её влияния мы можем видеть в произведениях митрополита Иллариона и Кирилла Туровского. ...

Формирование стиля в греческой архитектуре
Как уже отмечалось ранее наиболее полно телесность и пластичность были выражены в таких видах искусства как архитектура и скульптура. Математические расчеты сооружаемых храмов соотносились с человеческим телом. При всяких сооружениях осн ...